Он оторвал глаза от Библии и оглядел товарищей: Плаутин слушал с легким прищуром, Дементьев – широко раскрыв глаза, Елагин – задумавшись о чём-то своём…

Чириков снова склонился над Книгой:

– Потом Ной выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли, но голубь не нашёл места покоя для ног своих и возвратился к нему в ковчег, ибо вода была ещё на поверхности всей земли; и он простер руку свою, и взял его, и принял к себе в ковчег. И помедлил ещё семь дней других и опять выпустил голубя из ковчега. Голубь возвратился к нему в вечернее время, и вот свежий масличный лист во рту у него, и Ной узнал, что вода сошла с земли. Он помедлил ещё семь дней и опять выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему…

Он не успел закончить, как дверь каюты распахнулась. На пороге возник Чихачёв и произнёс торжественно и официально:

– Впереди земля, ваше высокоблагородие! – правда, тут же сорвался и расплылся в улыбке. – Верно говорю, Алексей Ильич, земля на румбе!

Высыпали на палубу. Припали к борту, вглядываясь во тьму. В ночном небе ярко, празднично сияли звезды. Однако земли не было видно. Только сумрак сгустился и будто бы приобрел какие-то неясные очертания.

– Уж не приблазнилась ли тебе суша, Чихачёв? – спросил Плаутин, не переставая вглядываться во мрак.

– А вы послушайте, послушайте! – призывал Чихачёв.

Все примолкли. Ветер донёс до них что-то похожее на шум прибоя.

– Кажется, прибой… – нерешительно произнёс Дементьев.

– Не кажется, а прибой! Верно, Алексей Ильич?

Чириков промолчал. Он знал, как нелегко будет преодолеть разочарование, если поутру окажется, что они ошиблись.

Он прошёл к штурвалу, присел на корточки у ноктоуза – шкапчика, где при свете жирника подрагивала стрелка компаса, долго глядел на неё. Поднялся и приказал:

– Господин лейтенант, курс в бейдевинд на левый галс!

– Есть бейдевинд на левый галс! – весело отозвался Чихачёв. Приказ командира означал, что он верит его сообщению – впереди земля, иначе зачем направлять корабль вдоль берега.

В эту ночь на «Святом Петре» никто не уснул. Ждали рассвета.

Офицеры коротали время за разговором. Плаутин вспомнил о походе к Аниану известного морехода Дрейка. Обращаясь главным образом к своему приятелю Дементьеву, он вещал:

– Дрейк сей был некогда приватером, сиречь пиратом, но королева аглицкая Елизавет посвятила его в рыцари, дала меч и щит с девизом: «От скромных начинаний к великим достижениям» и доверила свой флот. Так вот, сей адмирал-приватер в 1579 году от Рождества Христова дошёл до сорок восьмого градусу северной широты вдоль западных берегов Ост-Индии, где и устроил колонию.

– Вы лучше расскажите, господин Плаутин, как Дрейк закончил свой век… – вставил Чихачёв.

– Наверное, повешен? – высказал невеселую догадку Дементьев. – Пиратов, кажется, всегда вешают. При том, я слышал, мажут дегтем, чтобы не клевали чайки…

– Увы, нет, Авраам Михайлович. У Дрейка смерть была не столь романтичной. Он умер от кровавой дизентерии во время очередного плаванья и, говорят, похоронен вопреки его завещанию в море, а не на берегу…

Плаутин многозначительно заметил:

– Важно не то, как моряк принял смерть, а какое открытие он совершил! Дрейк сумел дойти до сорок восьмого градуса, а мы нынче где, Авраам Михайлович?

– Пятьдесят пять градусов и тридцать шесть минут к северу от экватора, Михаил Григорьевич, – отозвался Дементьев.

– Вот-вот! Севернее Дрейка забрались! Что из этого следует, мой друг? Да токмо одно, что земля, обретённая нами, не иначе как подлинная Америка и есть…

– Тише, пожалуйста, господа, не сглазьте! – суеверно попросил Елагин.

Небо над головой начало понемногу светлеть, а тьма по правому борту напротив всё сгущалась. В два часа пополуночи очертания неведомой земли стали проступать из мрака. Ещё через час она была видна уже отчетливо на фоне заалевшего неба. В зрительную трубу можно было разглядеть скалистые суровые берега, поросшие тёмным хвойным лесом…

– Слава тебе, Господи! – истово перекрестился Чириков, на глазах которого выступили слезы. И словно отвечая словам его молитвы, из-за берегового хребта брызнули ввысь первые золотые лучи восходящего солнца.

Глава четвертая

Дементьеву снится, будто снова он уезжает из Петропавловска. Филька Фирсов входит в море по пояс, помогая занести вещи в шлюпку. Гребцы взмахивают веслами, и гичка идёт к пакетботу, подпрыгивая на волнах. Филька стоит в ледяной воде, машет рукой, а глаза у него печальные, как у собаки, которую бросил хозяин…

Дементьеву вдруг стало нестерпимо жалко верного слугу.

«Я прощаю тебя, Филька! Плыви ко мне!» – хочет крикнуть он, да губы не слушаются. Рыдания душат его, раскаянье жжёт сердце…

Дементьев шмыгнул носом несколько раз, глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок, но не проснулся.

Филька вдруг превратился в ворона. Ворон сидит на скалистом утёсе и клюёт что-то блестящее. Дементьев понимает, что это оловянная пуговица от его Преображенского мундира.

«Отдай, не твоё!» – кричит он. Ворон не слышит – клюет. Стук гулко отдаётся в мозгу Дементьева. Он поднял камень, швырнул в ворона. Камень летит медленно, лениво, но всё же попадает в птицу. Ворон каркнул, уронил пуговицу под ноги Дементьеву, взлетел и исчез из вида.

Дементьев хочет отыскать пуговицу, но никак не может найти её.

«Авраша, милый, любезный мой, – зовёт знакомый голос. Он поднял глаза. И увидел перед собой того же ворона, только ростом с человека, и голова у него… женская. Дементьев узнал: это – Екатерина Ивановна Сурова. Глаза её полны нежности и грусти.

«Пойдём со мной», – манит она своим черным крылом. За её спиной – бездна, и он готов следовать за ней.

Но что-то чужое, незнакомое в её лице. Он не понимает, что именно. «Ах, губы!» – и правда, нижняя губа Екатерины Ивановны надрезана, в неё вставлена костяная втулка, которая оттягивает губу вниз, безобразит черты милого лица.

«Что это?» – спрашивает он, не слыша себя.

«Колюжка», – ласково ответила она…

И Дементьев проснулся.

Он долго лежал, слушая учащённый стук сердца, не в силах сбросить наваждение, повторяя странное слово: «Колюжка!»

Наконец поднялся, затеплил свечу. Перекрестился на образ, прикреплённый к переборке, зашептал слова молитвы на призвание помощи Святого Духа:

– … и спаси блаже души наша… – горячие капли воска обжигали пальцы, но он только крепче сжимал податливую свечу.

Молитва успокоила. Он умылся, оделся и вышел на палубу. Там, несмотря на ранний час, было многолюдно. Офицеры и морские служители сгрудились у правого борта, разглядывая матёрую землю, по которой истосковались за долгие недели плаванья. Уже седмицу идут они около американских берегов, а все налюбоваться не могут.

Здесь же и Алексей Ильич Чириков. Озирает побережье в зрительную трубу, диктует Ивану Елагину координаты местности, которые тот заносит в шканечный журнал.

– Видны вострая гора, за коей более широкая со снегом по направлению норд-ост – три четверти оста в пяти минутах, на северо-восток, тридцать градусов на расстоянии пяти миль… – Чириков на мгновение оторвал глаз от трубы, поздоровался с Дементьевым и продолжил: – На север-северо-восток, семьдесят градусов видна ещё одна гора, у которой верх остр и покривлён на правую сторону. Когда на неё смотришь с моря, оная быть место имеет на норд-норд-ост-три четверти оста. Против неё, южнее, наблюдаю островок или закосок от берега невысокого. На нём лесу немного. Лес по виду не строевой… Записали, Иван Перфирьевич?

– Так точно, Алексей Ильич, записал.

Чириков прекратил наблюдения, похвалил штурмана и негромко сказал:

– Теченье сильное и ветер. Сударь, перед тем как будете наносить на карту зримое нами побережье, ещё раз проверьте координаты места, постарайтесь уменьшить погрешность, что может проистекать от инструментов наших, ну, хотя бы до полутора минут… – он обернулся и возвысил голос: – Господ офицеров прошу ко мне.